«Карсавина исполняла вальс. Считаю, что танцы „Сильфид“ особенно подходят к ее таланту. Она не обладала ни худобой, ни легкостью Павловой, но в Сильфиде-Карсавиной был тот романтизм, который мне редко удавалось достигать с последующими исполнителями» (М. Фокин. Против течения. Л.-М., 1962).

«Имя Тамары Карсавиной навсегда сплетается с именем М.М. Фокина, с именами Врубеля, Бакста, Александра Бенуа, Рериха, Головина, Глазунова, Мусоргского, Стравинского, Бородина, с именами Павловой, Лопуховой, Кякшт и Нижинскими, с целой эпохой, с памятным и знаменательнейшим периодом великолепного цветения русской балетной оранжереи (...)

…В ней заложен огромный и страстный, горящий темперамент. Он сумел ужиться и с ее эфирностью, с ее земной отрешенностью, и с изысканностью, с легкостью и простотой, с изящной кокетливостью, с ее сценическим юмором, с грациозным задором и мечтательной романтичностью» (П. Пильский. Роман с театром. – Рига, 1929).

«Навсегда запомнился мне танец „Итальянский нищий“, с которым Мордкин часто выступал в концертах. Лохмотья едва прикрывали тело. Вздыбленный хаос черных волос. В руке – бубен. Нищий утомлен, голоден, ему нужен хлеб, но, чтобы его иметь, нужно заработать несколько брошенных в бубен монет.

Начинает он медленно. Зритель чувствует, как он превозмогает себя, с каким трудом напрягает ослабевшие мускулы, чуть позвякивает бубен в опущенной руке. Но чем дальше, тем быстрее темп.

Словно неведомые силы вливаются в танцора. И вот перед нами уже не забитый нуждой человек, а борец. Трудно передать словами исключительно точный психологический рисунок танца Мордкина. Финал! Нищий уже не жалок. Он борец, человек. Он бесконечно могуч!

Публика, особенно молодежь, всегда бурно аплодировала, видя в исполнении Мордкина не только блестящее мастерство, но и глубокую мысль.» (С. Гославская. Записки киноактрисы. - М., 1974).

«Как только Нижинский появился на сцене, его удивительный талант вызвал единодушное восхищение. Однако его наружность внушала некоторые сомнения: „У него неважная внешность, и он никогда не станет первоклассным актером“. Но и труппа, и публика заблуждались. Если бы Нижинский пытался подражать трафаретному идеалу мужской красоты, он никогда не смог бы раскрыть в полной мере свой талант. Через несколько лет Дягилев, обладавший редким даром предвидения, открыл всему миру подлинного Нижинского. Не сознавая своеобразия присущей ему манеры танца, Нижинский мужественно пытался приспособиться к традиционному типу балетного премьера, пока чародей Дягилев не дотронулся до него своей волшебной палочкой: маска простоватого и малопривлекательного юноши внезапно спала, обнаружив создание экзотическое, вкрадчивое, чем-то напоминающее эльфа, которому были чужды и непонятны общепринятые каноны мужской красоты.» (Т. Карсавина. Театральная улица. –М., 2004).

«Петипа был большим мастером и великолепно распоряжался кордебалетом. Сложный, но всегда точный рисунок танца, созданный им, отличался логическим и ясным развитием. Петипа обладал большой хореографической фантазией, непогрешимым тактом и тонким чутьем в применении сценических эффектов.» (Т. Карсавина. Театральная улица. – М., 2004).

«В работе Петипа был суров и никогда не имел любимчиков в труппе. …Его коньком были женские сольные вариации. Здесь он превосходил всех мастерством и вкусом. Петипа обладал поразительной способностью находить наиболее выгодные движения и позы для каждой танцовщицы, в результате чего созданные им композиции отличались и простотой, и грациозностью. Он редко давал комбинации, требующие виртуозной техники, уделяя главное внимание грациозности линий и поз». (Н. Легат. Памяти великого мастера. – В кн.: Мариус Петипа. Материалы. Воспоминания. Статьи. – Л.-М., 1971).